«Смеюсь и плачу невпопад,
Давлюсь словами я невнятными.
Смешон мой выцветший наряд.
И где я, кто я – непонятно мне.

Кулисы, сцена… Я один
В сто лиц играю представление.
Ответным жестом позади
Слепого гения движение.

За нити держит он меня,
Мой кукольник, мучитель мой!
Я, как и он; он, как и я –
Больной, нелепый и хромой.

Слезу с лица мне не стереть
И головы не опустить,
Как плеть, как хлещущая плеть,
С небес свисающая нить…»

1. Имя, фамилия, прозвище При рождении, его нарекли Октавием. После – горбун сам добавил к этому имени приставку Эрго. Чаще, он представляется просто Кукольником. А на сцене, по-прежнему верен  прозвищу Жан-Пьера –  актера, за которого призваны унижаться игрушки.
2. Раса, пол и возраст Человек. Мужчина. На его глазах миновала уже восемьдесят третья зима. Внешне Октавию трудно дать больше тридцати семи лет.
3. Род занятий Кукловод и Мастер над Весьма Утонченными Игрушками. В глазах общества - уличный актер.
4. Гражданство Форград.
5. Внешность
Его лицо напоминает беспристрастную личину белесой древней статуи, а взгляд будто впитал в себя жестокость бесплодных завьюженных ледяных пустошей. В бледную маску из кожи можно вглядываться часами, как в экспонат  извращенного паноптикума. А вот найти в ней нечто настоящее, живое – не получится ни у кого. Таков он – Кукольник, сам напоминающий игрушку в своей искусственной снежной безупречности. Будто вылепленный из гипса, образ его не приемлет иного цвета, кроме мертвой белизны осыпающейся известки. Мимические морщины испещряют кожу и исчезают только под слоем сценического грима. Волосы – как рваная паутина, сотканная из инея седины. Губы – тонкие, как сечение заточенного скальпеля в руках эскулапа. Улыбка на них предстает столь же отталкивающей, как на мертвом теле рваная рана, с краями темными, словно запекшаяся кровь.
И глаза… Глаза его пустые, точно затянутые бельмом. Серые, пасмурные, как дождливое небо. Один из окуляров актера представляет собою лишь прекрасно выполненный стеклянный протез. Однако до боли сложно узнать из двух подделку, настолько ненастоящими, искусственными выглядят глаза кукловода. И жутко становится тому, кто глядит в их замерзшую бездну. Оттого лишь, что душа кукольника не отражается в тусклом мареве. А вот сам он – будто пронизывает взглядом насквозь, медленно загоняя под чужую кожу заиндевевшие иглы.
Пусть колдун выглядит чуть моложе своих лет, старческая немощь все равно клонит к земле высокую тощую фигуру, делая ее очертания похожими на силуэт умирающего, спотыкающегося, с трудом бредущего по земле, белого ворона.  При ходьбе седовласый хромает. Опорой ему служит тяжелая черная трость с набалдашником, выполненым в форме змеиной головы.
Отчего же образ Октавия, внешне тонкий, правильный, лишенный изъянов, смотрится таким гротескно-пугающим? Причиной этому служит лишь фальшь, сокрывшая личину сгорбленного уродца. Его обличье не принадлежит ему. И, как скульптор вытачивает из грубой каменной глыбы свой шедевр, так и из безобразного Кукольника чужие тонкие руки создали красивую игрушку, которая, к слову, до сих пор не потеряла веры в собственное уродство.
Голос Кукольника никогда не имеет четко выраженного тембра. Он может срываться на неприятный, почти истерический визг - в такие моменты Мастер говорит особенно возбужденно и оживленно. Способен и опускаться до тяжелого, глубокого баса.  Порой – и вовсе лишаться всяких эмоций, делаясь холодным, отстраненным, точно металлическим. Нередко голос Кукольника напоминает и хриплую речь усталого старца. Такие метаморфозы почти непредсказуемы и, видимо, зависят лишь от больного воображения Октавия. Так, при светской беседе, Кукольник вполне может начать тоненько хохотать, а в ситуации, где жизнь его повиснет на волоске, голос Мастера может оставаться флегматично- спокойным.
В разговоре Октавий много жестикулирует, кисти рук его очень пластичны и подвижны. Они  отвлекают на себя все внимание собеседника. Тонкие, узловатые пальцы точно перебирают струны невидимой арфы или выбивают звуки из клавесина, контуры которого ясны только самому безумцу. Создается впечатление, что в сознании Кукольника вечно звучит некая странная мелодия, чей ритм он отчаянно пытается воплотить, касаясь холодного воздуха.

Даже сейчас Хозяину Марионеток есть что скрывать под вычурным одеянием. Правая рука его – изувечена настолько, насколько такое вообще может представить себе человек. Кожа на ней полностью облезла, любое движение сухожилий и мышц становится диким представлением, напоминающим экспонат анатомического театра. Верно, что функционирует изуродованная длань только благодаря чародейству. Но это далеко не все, что прячется за лоском начищенного камзола. В складках матерчатого плаща, за спиною Кукловода, сокрыта от чужих глаз лишняя пара тонких, изящных женских рук. Приживленные к основанию ребер при помощи искусных чародеев, они некогда принадлежали родной сестре Мастера. И безумный Кукольник так и не смог найти в себе силы полностью расстаться с телом первой своей жертвы. Сейчас – эти конечности с мягкими бархатистыми ладонями, длинными заостренными ногтями, часто используются Кукольником в его маленьком увлечении. Пусть они не столь послушны, однако вполне справляются с простой работой, зачастую требующей перманентного вмешательства.
Да, привыкший прятать свое болезненное тело за ворохом одежды, Октавий подбирает последнюю совершенно странно, отчего жуткий образ его становится еще более диким жля восприятия. Длинный сюртук поверх жилета и легкой белесой сорочки, идеально выглаженные брюки и высокие кожаные сапоги. Все это является той узнаваемой атрибутикой, с которой странный актер не расстается никогда. Как и с вечным вкусом на цвета - гнетущие и темные или ослепительно-белые. Ладони Мастера всегда заключены в перчатки, что может свидетельствовать как о его излишней брезгливости, так и об увечье, которое он тщательно скрывает. На плечи Октавия извечно накинут распахнутый матерчатый плащ с серебряными застежками.  Он так же призван защитить теперь уже искусственное уродство от хищных глаз голодной толпы.
Так и выглядит Безымянный Кукольник, безумец из безумцев, игрушка в чужих руках и извращенное чудовище, упивающееся собственным сумасшествием.

6. Характер
«-Mi bella Princesa, Ваш смешной карлик никогда больше танцевать не будет. А жаль. Ведь он так уродлив, что заставил бы и короля улыбнуться.
- Но почему он не будет танцевать? – спросила, смеясь, инфанта.
- Потому что у него разбито сердце, –  ответил камергер.
Инфанта сдвинула брови и ее красиво очерченные, подобные лепесткам розы, губы, искривились в очаровательной гримасе презрения.
- Впредь, пусть ко мне приходят играть только те, у кого нет сердца, –  воскликнула она и убежала в сад». Уайльд Оскар. «День рождения инфанты».
Говорят, что Кукольник действительно лишен сердца. Так писали однажды в листовках, говорящих о неизвестном убийце, от жертв которого оставалось лишь одно кропотливо извлеченное из грудной клетки омертвевшее сердце. Будто чудовище ищет среди тысяч других свое собственное. И примеряя каждое, он разочаровывается и бросает его на мостовую, как предмет неподходящий, негодный для того, чтоб биться в его груди. Да, молва горазда на выдумки историй, от которых кровь холодеет в жилах. И люди любят создавать чудищ, предметы собственного страха, жестокие, жадные до чужой крови.
Другие же, те немногие, что знают чуть больше, скажут Вам, что сердце Безымянного вырезали те, кто превратил этого горбатого уродца в монстра, кто пришил ему лишнюю пару рук, чтоб удобнее было рассекать живую плоть, делать из всякого свое собственное подобие – мертвое, безупречное. Но ни те, ни другие не знают правды. И никто из них не узнал бы жуткую тварь, сотканную из ночных кошмаров, когда та изволила бы сыграть странную и мрачную сказку для голодной до зрелищ толпы на городской площади.
Говорят, что он – безумец и убийца. Да, пусть так. Говорят, что он сам дано уже мертв – это ложь. И сердце в груди Кукольника все так же бьется. И чудищем стал Октавий вовсе не по воле тех, кто создал нынешний его облик. И не по вине уродства. В зверя превратили актера те, кто глумился над его безобразным обликом, кто ненавидел его за врожденное уродство. Мстит ли Октавий? Нет, уже нет. Его разум слишком изувечен для человеческих принципов кровной вражды. Да, он в самом деле верит, что дает своим игрушкам бессмертие. Что спасает их от губительного тлена, от старости, от болезни под названьем Жизнь. И от бесполезного, слабого, разбитого сердца – излишней роскоши для мертвой куклы.
Сам же Октавий никогда не стремился к бессмертию. Он спасает от времени прекрасное, но разве сам он достаточно красив для вечности? О, Кукольник верит, что он по-прежнему увечен и уродлив. И в зеркалах часто мерещится ему былой безобразный облик. И нынешнее лицо – лишь маска, роль, которую нужно сыграть. В душе наш Мастер – все тот же мерзкий горбун, прекрасно осознающий собственную неполноценность. Фальшь пугает его. Он так и не смог к ней привыкнуть.
Живущий в собственном мире, заботливо выстроенном из осколков бреда и грез, часто Октавий теряет связь с реальностью, попадая в прострацию личных иллюзий. Колдун болен душою. Его терзают галлюцинации, нападающие нежданно, как стая хищных птиц, что охотится за остатками разбитого разума. Кукольник искаженно воспринимает действительность. Иногда, мороки заставляют его видеть совершенно невразумительные картины, прекрасные или пугающие.
Свое «искусство», выраженное в работе с плотью, Мастер считает неприкосновенным долгом. Он  вынужден спасать прекрасное. Потому что больше  некому. Остальные лишь пользуются, потребляют, разрушают. И только он, он один, горбун Октавий, может защитить чью-то красоту, забрать ее себе и заставить застывать в Вечности, как маленькую ящерку, завязшую в липкой смоле янтаря. Ради этого и убивать Кукольнику приходилось. Согласно своей извращенной логике, он просто не мог поступить иначе, позволить красоте гибнуть. Да, кукловод действительно любит каждую из своих работ. К живым – он не чувствует ничего, но куклы, кропотливо собранные из человеческих тел, заставляют разум безумца млеть от восхищения. К ним ко всем он питал извращенную страсть, более чистую, чем человеческая любовь. И от того лишь – более отвратительную.  Значит, должно быть у Кукольника сердце? Ведь должно?
Внешне Октавий производит впечатление человека сдержанного, холодного и рассудительного. Да, кукловод впрямь довольно умен, в некоторой степени  - даже гениален. Будучи совершенно безумным, он абсолютно отдает себе отчет в каждом действии, отчего всегда любит просчитывать любые возможные последствия. Повелитель Марионеток далеко не склонен к безрассудству. Каждое действие его имеет свой резон. Ничто не совершается просто так. И даже маниакальная страсть Кукольника может быть подавлена им самим, если сюжет запланированной пьесы требует этого. К слову, сценарии для себя Мастер пишет сам, и оттого в чужих глазах он часто выглядит до боли непредсказуемым.
Однако, вопреки вышесказанному, кукловод… Человечен. И все людское не столь чуждо ему, сколько сокрыто, заперто им самим да при этом – от себя же. Сентиментален. Он до ужаса сентиментален и, быть может, потому столь склонен к ностальгической эйфории, приступам «дежа вю». Он ценит прекрасное и верит, что способен его создавать. Питает странную тягу к искусству и умеет видеть его буквально во всем. С особым трепетом относится к своим куклам, да, даже фарфоровым, видя в них нечто большее, чем в любом живом человеке, и оттого дорожа ими еще сильнее. Словно у игрушек впрямь есть собственные судьбы и души.
● Отличительные черты:
Мимика, жестикуляция и речь Кукольника кажутся слишком фальшивыми, театральными и наигранными.
Октавий страдает гемикранией, что доставляет ему массу неприятных ощущений , вынуждает меняться в лице и строит огромные препоны для его работы, попросту мешая сосредоточиться.
Актер склонен к частым, странным, как правило, неуместным и диким улыбкам. В ходе диалога, какие бы темы он не затрагивал, Октавий обязательно хотя бы раз улыбнется или неприятно захохочет. Как правило, ухмылка его является чем-то между блаженной улыбкой юродивого и хищным звериным оскалом. Возникает подобная гримаса совершенно необоснованно и спонтанно.
Не исключено, что Октавий будет обращаться к себе в третьем лице. Так происходит совершенно не всегда, однако в некоторых случаях актер начинает сильно ограждать свою нынешнюю сущность от былого облика горбатого уродца. Что и вызывает подобную, весьма странную манеру речи. Так же, кукловод склонен к одностороннему диалогу с собственными мороками или убитыми им некогда людьми.

7. Биография

Октавий Эрго родился уродцем, а безумцем – стал. Piccolo bambino, маленький горбун с кривыми ручонками и безобразным лицом. Скерцо, жестокая насмешка природы над властным честолюбивым дворянином. Вот он, полюбуйтесь, вот он, Октавий, похожий на циркового шута, а не на единственного наследника знатного рода. Лучше б было бросить нелепого безобразного младенца в колодец, спасти собственную честь от позора. При рождении придушить уродца, порочащего имя семьи. Но граф Францелиан не смог поднять руки на собственное чадо. Не сумел и отдать приказа слугам. Его малодушия хватило лишь на то, чтоб избивать собственную жену, за то, что та произвела на свет не наследника, но искалеченное чудовище. Не выдержав издевательств мужа, графиня Валери приняла яд, навсегда расставшись с юдолью унижения и вины. Октавий не помнил лица своей матери. Но всегда был уверен в том, что она ненавидела бы его ничуть не меньше, чем отец.
Уродцу сохранили жизнь, но это отнюдь не значит того, что вкус той жизни он чувствовал. Существование Октавия скрывали, как величайший позор. Он терпел насмешки даже от слуг, которые не скрывали своего едкого презрения к маленькому горбуну. Стоит ли при этом говорить, что ненависть Францелиана к своему чаду лишь крепла год от года? Он винил увечного ребенка во всех смертных грехах, включая, разумеется, и смерть матери, которая, по словам графа, не смогла смириться с рождением отвратительной твари, которую и сыном-то боялась назвать.
Детство Октавия в родительском имении более всего напоминало тюремное заключение. Его стыдились, его боялись, называя мерзким отродьем – никак иначе. Такое отношение смотрелось еще более колоритным, если сказать, что ребенок тогда не пережил еще даже седьмой зимы. Можно утверждать: еще при рождении наследника заклеймили чудовищем, в которое он и превратился теперь. У отродья не было шанса не сойти с ума.
И кто знает, как закончил бы свою жизнь горбун, если б Фортуна в очередной раз не расхохоталась в лицо Францелиану.

Piccolo bambino! Маленький уродец. Забавная игрушка в руках своих господ. Разве возможно представить, что у такого глумливого шута может проснуться дар? Ему бы выступать в балаганной труппе, играть бы в цирке, чтоб смешить народ. А он родился колдуном и сыном знатного вельможи. Не правда ли, какое замечательное начало для пьесы? И Октавий сыграет в ней свою противоречивую роль.
Мальчик заплатил своим уродством за талант. В венах его пульсировала и ширилась колдовская сила, которая была призвана предопределить дальнейшую судьбу безобразного горбуна. У графа не было выбора – ребенка, пусть даже столь увечного и безобразного, пришлось бы обучать. Но выставлять напоказ потешного и нелепого Октавия Францелиан не мог. Гордость и честолюбие никогда не позволили бы вельможе показать всем и каждому, каков его единственный сын. И потому для Октавия был нанят личный  учитель -  Людвиг.  Книгочей, педант, софист и признанный мастер Темной Некромантии, школы, которая никогда не пользовалась особливой популярностью.
Должно сказать, что именно он, наставник, стал человеком, благодаря которому жизнь горбуна перевернулась в корне. Людвиг, казалось, не замечал уродства своего ученика. Он сделался единственным другом и собеседником для Октавия. Но остался терпеливым и мудрым лектором. В какой-то мере, софист заменил уродцу отца. Все знания о внешнем мире «мерзкое отродье» получало только от него. За попустительством Францелиана Людвиг преподавал молодому Октавию не только колдовские науки, но этикет, историю, грамматику, стихосложение и даже живопись. Он же привил маленькому уродцу и любовь к книгам. Благодаря прошению софиста юродивый наследник получил право проводить ночи в отцовской библиотеке, где он, в свете всего одной коптящей свечи, медленно изучал старинные фолианты и рукописи. Это оказалось Октавию величайшим счастьем и наслаждением, какого он только мог себе пожелать. Проведя детство взаперти, теперь уже безобразный юноша, наконец, почувствовал затхлый библиотечный воздух свободы. Книги стали единственным его счастьем и утешением.
Piccolo bambino… Молодой горбун. Кривая спина его знала только удары палки. Он, как покрытая коростой и лишаем кошка, боялся взмаха человеческой руки. Учитель был первым, кто осмелился проявить доброту к безобразному зверю. Должно быть, Людвиг питал жалость к этому несчастному, забитому сознанию. И чувство это было величайшей его ошибкой.
Разум Октавия оказался искалечен не меньше, чем его собственное тело. Тот, кто всю жизнь провел во тьме своей каморки, опьяняется запахом свободы, жадно пожирает с чужих рук любую подачку. Да, горбун был прилежным учеником. И знания сделались единственной его целью, к которой он пробирался сквозь тернии боли и унижения. Октавий желал быть мастером в своем искусстве. Ему хотелось доказать, что он совсем не так слаб и никчемен, как думал его отец. Но все рвения и чаянья были напрасными. Клеймо уродца не так-то просто смыть. И кому есть дело до того, что за талант томится в безобразном теле? Его не каждый умел разглядеть. А исполинский горб, кривые длинные ладони и искаженное лицо просто бросались в глаза.
Годы шли, и в их череде медленно затухали, гасли амбиции уродца. На смену отрицанию пришло смирение. С собственным обликом и своей ролью. Он был умен, но выучился казаться глупым. Он был серьезен – сделался смешным. Он был талантлив – стал бездарным и нелепым. Октавий примерил на себя маску шута и вжился в нее. А Людвиг, Людвиг все реже стал посещать своего ученика. Время превратило Октавия в того, кем он желал стать. В его силах было вдохнуть подобие жизни в мертвое тело. В своем умении горбун почти сравнялся с софистом, но никто не придавал значения таланту смешного уродца. Его обучение сделалось для графа всего лишь маленькой формальностью, которую нужно было соблюдать. И сам того не ведая, льстивый вельможа держал в покоях своего поместья опасного колдуна, которого не гнушался травить при первой же подобной возможности.
Разум Францелиана был жесток, изворотлив и извращен. Вскоре он нашел отпрыску новое применение, которое, как казалось графу, идеально подходило горбуну.
Октавий… Бедный Октавий. Его даже перестали называть собственным именем. Кем сделался он в стенах поместья собственного отца? Слуги по-прежнему плевали уродцу в лицо. Казалось, он вовсе перестал считаться тем, кем должен был стать по праву рождения. Теперь Октавий зовется Жан-Пьер. Или Пьеро. Он – придворный шут Францелиана, потешный дурак и собственный его сын. Своим уродством актер смешит почетных гостей. Он видит лоск богатых званых обедов, но ему достаются лишь объедки с отцовского стола. Он ловит взглядом красоту роскошных нарядов. А сам поправляет на голове яркий колпак с бубенцами. Наблюдает за вычурностью поз и безупречностью манер. Но смешит публику нелепостью своих размашистых движений. Наконец, глядит Октавий на чужие лица – правильные, красивые, совершенные. А в высоком дорогом зеркале пугается отраженного своего безобразия. О, шут прекрасно понимает, насколько отвратителен он, насколько мерзок и забавен… Но, среди всякого блеска, невольно ловит Октавий один бледный образ, умеющий затмевать всю пестроту жеманной толпы.
Кассандра…  Сестра. Он узнал о ней только сейчас. Дочь Францелиана, последняя его гордость. Неужели нечто настолько совершенное могло родиться из одной утробы, что и он, горбун, уродец?
Часто безобразный брат наблюдал за своей идеальной сестрицей. Смешной, нелепый, хромающий Октавий видел в ее глазах все ту же жалость, что горела в душе Людвига. Вот – все, чего достоин шут. Вот – хваленое человеческое милосердие. Верно, что придворные слуги нашептали Кассандре всю прозу жестокой правды. И потому гримаса снисхождения кривила ее напудренное лицо, когда несчастный карлик танцевал  и кувыркался под крики толпы.
Сестра не боялась уродства горбуна. И даже смешным его не считала. Она была добра, открыта для Октавия… Порой, в ночной тиши, отпирала она коморку горбуна, позволяя тому тихо, будто кошке, бродить по коридорам уснувшего поместья. Иногда Кассандра говорила с ним. Но уродец не снимал с лица шутовской гримасы. Сестра, быть может, доверяла ему… За это и расплатилась.
Ненастной ночью преподнесла Кассандра пророческий подарок для больного братца. Вручив в руки горбуна изящную марионетку, сестра сказала, что теперь ему не придется унижаться перед толпой. Что это может делать за него она, игрушка в руках своего кукольника. И, правильно натянув нити, бедный Октавий рассмешит свою публику, не выходя из-за кулис.
Кассандра. Бедная Кассандра. Зачем она была добра к увечному уродцу? Зачем дарила ему эту проклятую куклу? Горбун не хотел чужой жалости. Он ведь любил ее, свою сестру! Он был мужчиной, не шутом. Кассандра… Она не знала, как оскорбляла безумца своим состраданием. Не понимала его фальшивых улыбок и надрывного звонкого хохота. Кассандра… Беззащитная и неприступная. Несчастная сестрица, жалость погубила ее, выпила до дна, как паук поглощает соки собственных жертв.
Октавий не смог совладать с собою. Не сумел терпеть участи, которую начертал для него отец. Говорят, убивать впервые – это страшно. Будто руки дрожат, не слушаются тебя, сердце колотится, грозясь проломить грудную клетку, мысли переплетаются в голове ловчей сетью. Что ж, горбун не чувствовал ничего из этого. Его безобразное лицо оттеняло только безразличие в тот миг, когда острое лезвие в кривых нелепых ручонках перерезало чужое горло. Октавий помнит, как Кассандра смотрела на него в тот миг. О, глаза полные удивления и… Надежды? Она не верила, что смешной братец был способен на такое. Казалось – все только скерцо, шутка, забавный спектакль чудаковатого уродца. А кровь липким багрянцем все разливалась по простыням, окрашивая их цветом Королей. Октавий помнит, как губы сестрицы нервно вздрагивали, не в силах произнести ни слова. Октавий помнит этот протяжный мелодичный хрип, вырывающийся из вскрытой трахеи. И взгляд, остекленелый, мертвый… Октавий помнит все. И сострадание не коснулось его сердца. И милосердие не тронуло души. Горбун чувствовал лишь удовольствие, приступ легкой эйфории, наступающий в момент обладания заветной мечтой. Теперь Кассандра принадлежала ему. Она осталась все такой же прекрасной. И время ничего не сможет с этим сделать. О, какое счастье, что Людвиг научил горбуна сохранять тела от губительного тлена! Бедная, бессмертная Кассандра… Маленькая сломанная куколка в руках своего Мастера.
Сознание безумца ножом рисовало радостные картины грядущей жизни. Больше не будет дворцовых покоев, теперь он не шут, не Жан-Пьер, и не Октавий даже. Лишь Кукольник, Кукольник, лишенный имени. За него станут унижаться его игрушки. А Кассандра… Ныне ничто не сможет разлучить его с нею! Нужно лишь правильно натянуть нити… И восторг немого ужаса навсегда застанет на лицах почтенной публики!

Октавий покидал поместье в ночи, спешно, как загнанный зверь, отчаянно пытавшийся уйти от гончих. Сошедший с ума горбун и его мертвая кукла-сестрица… Полуночная мгла скрывала изящный разрез на горле воскрешенной игрушки. А уродец укутал свое тело черной тканью, делаясь похожим на сгорбленного безобразного старика. Кукольник не вспомнит, как долго длился его лихорадочный побег. Избегая тракта, странная процессия, словно сбежавшая из цирка отвращения, брела без цели в самую глубокую туманную пустоту. Октавий отгонял память о своем прошлом, сдирал ее, будто прокаженную кожу. О, как хотелось ему сейчас примерить новое лицо! Но реальность пишет свой стих чужою кровью. И грезы безымянного кукловода разбились о влажную зловонную глину деревенских улиц…

Piccolo bambino! Непонятый актер. Как хотел он стать другим. Как желал не сходить с ума, забыться, сжечь полотнище собственной судьбы. Но с Фортуной не сыграешь шахматной партии. Эта дама умеет переломить через колено и королей, и уродцев. Глупый Кукольник. Никогда в жизни не видел он внешнего мира и оттого не знал, насколько грязным и жестоким тот может оказаться. Ах, Октавий! Октавий помнит, как вышел он к толпе в городских предместьях, с каким удивлением смотрел он на прогнившие крыши покосившихся домов. Помнит и образ сестрицы, столь хрупкой и изящной в сравнении с безобразным горбуном… Он хотел защитить свою игрушку! Действительно хотел… Но не смог. Октавий вышел к людям, освежевав собственную душу. Оголив ее, сняв с нее кожу. О, грустный актер действительно верил, что голодающей черни придутся по вкусу маленькие спектакли горбатого уродца! Что они с сестрицей боле никогда не узнают человеческой жестокости, не станут улыбаться на едкие насмешки. Да, именно Они. Кукольник чувствовал необычайное единение со своей игрушкой. Только сейчас она выучилась понимать его, только сейчас сумела его любить…  Кассандра стала частью безумного мастера. Он был влюблен в нее и ее лишь боготворил. Это из-за нее, ради нее он стал… Свободен…
Свободен… Теперь Октавий понимал истинное значение этого слова. Вот он – актер и кукольник. А вокруг – грязная толпа зевак. Нет, они уже не хохочут над нелепым горбуном… Их взгляды напоминают Жан-Пьеру глаза отца, колкие, жестокие, ненавистные. Для них всех он – жалкий мерзкий карлик, своим дурачеством разрывающий порочный круг серых будней. Им кажется, будто уродец хохочет над ними, над их грязью и замаранными лицами. И кто ведь смеет – горбун? А рядом – неужели «мертвая принцесса»?
Всякая толпа – есть зверь на цепи, косматый и лютый. Он пожирает подачку с руки хозяина, он не скулит, он послушен и тих. Но, порой… Тварь рвет свои оковы. Она пожирает и терзает тех, кто дает ей на то повод. И толпа не знает пощады. Она безобразна, многолика, жестока и яростна. Ни один, даже самый омерзительный человек никогда не сможет сравниться в извращенности своей со стадом добрых отцов семейства, жен, братьев, сестер или детей. И чтоб создать это совершенное орудие жестокости, достаточно лишь научиться превращать человека в массу…
Вот он – Октавий. Лицо замарано в грязи. Дождь капает в пустую глазницу – добрые люди вырвали горбуну его «ехидное око». Вот он, Октавий. С его руки содрали кожу, а пальцы вывернули и переломали. Чтоб он никогда впредь не смог он играть своими куклами. Полюбуйтесь. Вот он, Октавий. Ребра его переломаны, а с разбитых губ стекает кровь.
Здесь, поодаль , лежит Кассандра. Ее тело почти растаскано на куски. Голова отрублена. Грудная клетка превращена в безобразный комок из крови, мяса и костей. Кто знает, чем ее били. Нежить. Уродливая богомерзкая тварь. Говорят, они не чувствуют ни боли, ни усталости, ни страха. Горбун не спорил. Зато он – чувствовал. Он знал, как было больно ей примерить сейчас его шкуру, шкуру уродца, чудовища, гонимого и ненавидимого. Он знал, чего стоит каждый удар палкой. Каждый плевок в лицо. Каждая издевка.
Что ж, зрителям не пришлась по вкусу игра уродца… Теперь Октавий готов показать им другую, совсем уж занимательную пьесу. О, будь у кукловода достаточно сил, он продемонстрировал бы своей публике, каково это – быть униженным шутом. Игрушкой больших детей и безумных господ. Существом мерзким, проклятым, искалеченным. Повелитель Марионеток сыграл бы свой спектакль на помосте из чужих костей. Он вынудил бы публику стать частью его страшной сказки. Заставил бы слушать божественную симфонию боли, которой человеческий род одарил его, Октавия, и… Кассандру... За что погубили они прекрасный цветок, замороженный в вечности? Кукольник не понимал. По лицу его, из единственного глаза, скатывались слезы боли и отчаянья. Он собирал с грязной земли все, что осталось от тела его возлюбленной… Вот отрубленная голова смотрит пустым безумным взглядом. Вот тонкие руки, извиваются, точно ядовитые змеи… Люди растерзали игрушку Мастера, как хищный зверь рвет свою жертву…

Сумасшедший Октавий. Он поседел за одну ночь. Казалось, смерть уже бредет по ним, увязая в липкой охристой грязи. Неужели гибель застанет актера сейчас, когда он более всего жалок? Когда сжимает в руках куски расчлененного тела, ненавидя собственную юдоль? Но нет. Сердце Кукольника не остановилось ни в тот миг. Ни после.

Никто не рождается чудовищем. Безумцы, убийцы, кровожадные твари – они никогда не бывают причиной собственного существования. И всякий сумасшедший, ступивший на путь, не совместимый с моралью и законом, на самом деле является лишь следствием рухнувших на его причин. Ergo. Октавий Эрго.
Вероятно, герцогиня фон Грац всегда занималась коллекционированием самых разнообразных монстров, занимающих свое место в ее личном паноптикуме. В числе прочих, и Кукольник взошел под свою стеклянную витрину. Пожалуй, он был удобной и полезной игрушкой. Игрушкой, охотно понимающей и принимающей свою роль в чужой пьесе.
Верно, что Октавий был самой идеальной заготовкой, какую только может пожелать себе неизвестный творец для создания безупречного монстра. При нем нашлись все компоненты – изворотливый, искалеченный разум, знатное происхождение, знаменованное десятилетиями боли и унижения. И даже – колдовской дар. Герцогиня сделала для своей куклы многое. Да, именно она подарила Мастеру новое лицо, сняла, точно морок, врожденное уродство. И даже выполнила его маленькую просьбу, навсегда воссоединив тело безумца с останками его возлюбленной сестры. Но в глазах Камиллы Кукольник не мог заметить той самой оскорбляющей его жалости. О, знатной особой двигало отнюдь не сострадание к горбуну… Фон Грац искусно вылепила свое чудовище. Разумное, расчетливое, логичное. Казалось, будто душа больного некроманта была открыта для нее, как давно прочитанная, успевшая наскучить, книга. И Октавий без труда понимал, кем он является для этой женщины. Тем не менее – ничуть не противился своему новому амплуа. Безумцу предоставили в распоряжение любые средства. Боле ничто не могло претить ему в научных изысканиях и совершенно бесчеловечных экспериментах. Среди толпы, он, Кукольник, так и остался уличным актером. Но никто не мог вспомнить его имени или узнать лица. Камилла выпустила свою игрушку на сцену человеческого мира, и помосты вздрогнули под хромающей поступью нового актера.
Белая Некромантия позволила Октавию не казаться боле уродцем в глазах безликой публики. Но больная душа его осталась прежней, если не истлела сильнее. В безупречном теле многорукого Мастера был заключен все тот же безобразный горбун, чья извращенная фантазия рождала поистине жуткие замыслы. Трудно сказать, осталась ли Камилла довольна своей работой. И с уверенностью, можно заявить лишь одно: роль Октавия еще не разыграна до конца. И в грядущей премьере он обязательно займет свое… Место.

● Семья персонажа  Мать покончила жизнь самоубийством. Собственную сестру Октавий отправил лично отправил в мир иной. Отец же, к величайшему прискорбию Кукольника, все еще топчет грешную землю.
8. Способности
● Бытовые Держаться в седле не умеет, танцевать, иначе как с собою – не приходилось. Вероятно, подобного рода навыки – отсутствуют. 
● Науки Грамотен, имеет представление о придворном этикете. Обладает маленькой страстью к сочинительству. За последние годы выучился неплохо разбираться в искусстве. Скверный живописец. Талантливо управляется с марионетками. Не только теми, что созданы из плоти и крови. 
● Магия Темная некромантия до четвертого круга – включительно. В данном направлении, Октавий был столь усерден, что ему удалось создать собственное заклятье, делающее мертвое тело полностью подконтрольным и пригодным для тонких манипуляций. Чернокнижник может заставить подобную куклу внятно произносить речь, совершать сложные телодвижения, даже меняться в лице. В довершение, через глаза игрушки колдун способен наблюдать окружающий ее мир. Куклы такого рода долговечны. Условие для поддержания функций подобной нежити одно: некроманту приходится жестикулировать, управляя каждым движением этой своеобразной марионетки. Чем ближе к своему созданию находится колдун – тем проще ему будет с ним «играть». Отдаляясь на расстояние, большее тысячи метров, некромант заставит свое детище просто безвольно поникнуть. В таком случае, «нити» рвутся, и вернуть куклу к «жизни» можно только при помощи повторного проведения ритуала. Количество поднятых игрушек – не больше трех. Максимальная масса тела такого существа регулируется уровнем владения некромантией и в сущности своей, практически кратна постулатам для «поднятия» первого круга.
● Боевые Отсутствуют.
9. Имущество Кассия - Кукла
Спутники

Кассия – не самое искусное создание чародея. Зато, самое горячо им любимое. Внешне Вы никогда не догадаетесь, что эта женщина – мертва. И что в действительности, женщин в ней как минимум, несколько. Игрушка заботливо скроена своим Кукольником из кусков человеческих тел. Должно сказать, тел, находящихся в очень неплохом состоянии. Да, Кассия красива. Нечеловечески красива. Равно, как и смертоносна. Мастер со вкусом подошел к вопросу выбора материала.
Длинные ногти игрушки действительно выплавлены из прочного металла. Руки ее скрывают изящные бархатные перчатки, доходящие до уровня локтя. Взгляд кажется потухшим и усталым. По обыкновению, кукла наряжена в длинное роскошное алое платье. Волосы собраны в замысловатую прическу. Вероятно, в это сознание действительно можно влюбиться… До тех пор, пока женщина не раскроет рта. Нет, без всяких колких метафор. Зубы томной мертвой дамы более всего походят на тонкие клыки, а пасть ее, по своему устройству напоминает змеиную. Нижняя челюсть открепляется от черепной коробки, позволяя с полным размахом продемонстрировать очаровательный оскал несчастной Кассии. Да, именно для ее сознания Мастер использовал отрубленную голову своей сестрицы…
В обществе Октавия, эта Кукла берет на себя сразу несколько ролей. Она является его спутницей, охранницей, любовницей, служанкой и  собеседницей. Конечно, мертвецы говорят лишь то, что внушает им хозяин. Но разве это строить препоны для безумца?
10. Пробный пост
11. Ознакомлены с правилами? Да.
12. Связь с игроком и частота появления на форуме Честно? Ничего не могу сказать о частоте посещения. Совсем. Ибо не всегда могу контролировать собственную занятость.

13. Откуда узнали о ролевой? РПГ-топ.
14. На случай ухода. Увы, но в данном случае, Кукольнику придется сойти со сцены вместе с его автором.

Отредактировано Октавий Эрго (2014-04-02 14:22:57)